Закат...

Были мы с мамой как-то в Крыму. И в один крайне неприятный день поехали в Ялту. Дождь, знаете ли, накрапывал, шторм, знаете ли, декоративными волнами омывал знаменитую ялтинскую набережную. А в порту... В порту стоял... стояло...
В общем, это был не круизный теплоход, это был плод больного воображения. Дизайнер этого сооружения не только не любил теплоходы -- он не любил саму идею морских круизов, мореплаванья вообще и, похоже, даже к морю относился с подозрением и неприязнью. Обычно шумные и требовательные иноземцы, в прочие дни заполняющие собой всю Ялту и ухитряющиеся не растворяться в превосходящих их на пару порядков толпах соотечественников, вели себя тихо и пришибленно. Привычная ко всему набережная была малолюдна, торговцы крымскими можжевеловыми сувенирами раньше обычного сворачивали свои лотки, а в открытых кафе люди апатично жевали ставшие вдруг невкусными пирожные.
Мы тоже, вопреки обыкновению, вернулись в Алупку рано, ещё засветло.
К вечеру распогодилось. Я спустилась на пляж, за парой булыжников побольше, требовавшихся для колки миндаля.
И увидела.
Стальное, промытое дождём холодное небо. Стальное и холодное море. Полоса золотисто-рыжего заката. А по горизонту плыл этот ублюдок танка и газонокосилки, в салонах которого уже зажглись золотисто-рыжие огни. И казалось, что не электрические лампы -- сам закат просвечивает сквозь него, придавая тем самым намёк смысла его существованию.
И это было прекрасно.

Всё это я вот к чему: силуэт колокольни Софийского собора, стальной на фоне заката -- прекрасен без всяких оправданий и дополнительных обоснований.

Закат...

Были мы с мамой как-то в Крыму. И в один крайне неприятный день поехали в Ялту. Дождь, знаете ли, накрапывал, шторм, знаете ли, декоративными волнами омывал знаменитую ялтинскую набережную. А в порту... В порту стоял... стояло...
В общем, это был не круизный теплоход, это был плод больного воображения. Дизайнер этого сооружения не только не любил теплоходы -- он не любил саму идею морских круизов, мореплаванья вообще и, похоже, даже к морю относился с подозрением и неприязнью. Обычно шумные и требовательные иноземцы, в прочие дни заполняющие собой всю Ялту и ухитряющиеся не растворяться в превосходящих их на пару порядков толпах соотечественников, вели себя тихо и пришибленно. Привычная ко всему набережная была малолюдна, торговцы крымскими можжевеловыми сувенирами раньше обычного сворачивали свои лотки, а в открытых кафе люди апатично жевали ставшие вдруг невкусными пирожные.
Мы тоже, вопреки обыкновению, вернулись в Алупку рано, ещё засветло.
К вечеру распогодилось. Я спустилась на пляж, за парой булыжников побольше, требовавшихся для колки миндаля.
И увидела.
Стальное, промытое дождём холодное небо. Стальное и холодное море. Полоса золотисто-рыжего заката. А по горизонту плыл этот ублюдок танка и газонокосилки, в салонах которого уже зажглись золотисто-рыжие огни. И казалось, что не электрические лампы -- сам закат просвечивает сквозь него, придавая тем самым намёк смысла его существованию.
И это было прекрасно.

Всё это я вот к чему: силуэт колокольни Софийского собора, стальной на фоне заката -- прекрасен без всяких оправданий и дополнительных обоснований.